Без единого выстрела - Страница 88

— Да мы-то здесь при чем? — огрызнулся Мещеряков. — Кто их просил пугать нас пистолетами?

— Ах, пистолетами! Ну, и где они, эти пистолеты? Мещеряков, которому этот вопрос как-то не приходил в голову, посмотрел на Забродова.

— У меня, — кротко признался тот. — Дома. Целый день ломаю голову, пытаясь сообразить, как бы их половчее сдать родной милиции. Слушай, Сорокин, раз уж мы с Андреем раскололись, может быть, ты распорядишься, чтобы отсюда убрали этого… гм… трансвестита?

— Точно, — поддержал его Аверкин. — Долго он будет тут валяться?

После того, как труп осмотрели, сфотографировали с разных ракурсов, описали, запротоколировали, упаковали в черный пластиковый мешок и унесли, Сорокин решительно поставил на освободившееся место табурет, без спроса уселся на кровать Мещерякова и водрузил на табурет принесенный с собой плоский чемоданчик.

— Ну, — сказал он, — теперь вы будете говорить, а я слушать. И перестаньте водить меня за нос! Я же вижу, что ваша контора здесь ни сном ни духом, и что безобразничаете вы исключительно по собственной инициативе.

— В силу сложившихся обстоятельств, — поправил его Илларион. — Мы безобразничаем исключительно в силу сложившихся обстоятельств… Кстати, а что это у тебя в чемоданчике?

— Оборудование, необходимое для эффективного ведения допроса, — сухо ответил Сорокин, щелкая замками.

— Ой, — сказал Забродов.

— Я больной, — простонал Аверкин, — меня нельзя пытать.

— Я тоже, — присоединился к нему Мещеряков. — Рви ногти Забродову, он здоровый.

— Как хотите, — сказал Сорокин, вынимая из кейса бутылку коньяка. Забродову так Забродову. Подай стаканы, симулянт, — добавил он, обращаясь к Мещерякову.

Тьма за окном начала редеть, на глазах теряя густоту и приобретая серовато-жемчужный цвет. Наступало утро, до которого не дожили ни Свист, ни Ляпа, ни Чапай с Клювом, ни белокурый бисексуальный киллер с прозрачными серо-голубыми глазами.

Глава 16

— Светает, сява, — предупредил Баландин. Он сидел на корточках, по-обезьяньи свесив между колен длинные костлявые руки. В правой был зажат украденный из квартиры Аверкина пистолет. Прежде Чек видел такие только в кино: тускло-черный, старый, с громоздким угловатым казенником, удобно изогнутой рукоятью и тонким сизым стволом. Баландин сказал, что это «вальтер», и даже показал Чеку вытравленное готическим шрифтом название. Вид этой штуковины неизменно вызывал у Чека легкое содрогание: в руках Баландина она словно обретала собственный голос и криком кричала об убийстве.

— Сейчас, — сказал Чек, не отрывая взгляда от экрана ноутбука. — Я уже заканчиваю. Мне нужно буквально две минуты.

Баландин кивнул, сунул пистолет под мышку, как градусник, и принялся закуривать сигарету, ловко орудуя своими беспалыми клешнями. На Чека он не смотрел, сосредоточив все свое внимание на проходившей в десятке метров от их убежища грунтовой дороге.

По мнению Чека, осторожность Баландина граничила с паранойей. Даже если бы на дороге ни с того ни с сего появилась машина, водитель и пассажиры ни за что не сумели бы разглядеть их сквозь непролазную гущу кустов. Что это были за кусты, Чек не знал и знать не хотел, но они надежно скрывали их с Баландиным от нескромных взглядов, почти сплошным кольцом охватывая заросшую бурьяном крохотную полянку. На противоположной стороне высилось небольшое строение, сложенное из черных от времени и непогоды бревен. Оно вросло в землю по самые окна, шифер с крыши давно разворовали предприимчивые дачники, но на трухлявой стене слева от пустого дверного проема все еще висела побитая ржавчиной табличка, утверждавшая, что когда-то здесь размещалось отделение связи.

Чек знал, что, выйдя из укрытия, увидит за этим строением еще несколько вросших в землю гнилых халуп без крыш, слепо уставившихся на зарастающую сорняками улицу пыльными бельмами грязных окон. Деревня умерла и была похоронена — при въезде в нее даже не осталось таблички с названием, — и, хотя до ближайшего дачного поселка было не больше полутора километров, здесь царила мертвая тишина, как будто дело происходило на обратной стороне Луны. Даже шустрые и всеядные дачники давно перестали заглядывать сюда, поскольку здесь не осталось ничего, что можно было бы отодрать и уволочь на собственном горбу или в багажнике машины.

Тем не менее, укрепленный на трухлявом покосившемся столбе телефонный распределительный шкаф все еще был жив. Его ржавая дверца болталась на одной петле, внутри было полно сухих прошлогодних листьев и принесенного ветром мусора, но, наудачу воткнув разъем модема в гнездо, Чек обнаружил, что старая жестянка еще дышит. Это было чудо, но Чек воздержался от бурных выражений восторга. В последнее время он сильно повзрослел, как-то подсох и осунулся, а разговаривал только тогда, когда в этом была необходимость. Баландин не был приятным собеседником, да и пожиравший Чека изнутри огонь нельзя было потушить словами.

Раньше он даже не подозревал, что такое возможно — жить с огнем внутри. Ему казалось, что это просто образ, ради красного словца придуманный нечистыми на руку литераторами и советскими поэтами-песенниками, но теперь он почти физически ощущал наполнявший грудную клетку сухой жар.

Баландин по-прежнему сидел на корточках, дымя сигаретой и задумчиво почесывая худую загорелую шею стволом пистолета. В этой позе он мог сидеть часами, нисколько при этом не уставая. Чек как-то попробовал, но ему не понравилось: через пять минут у него затекли колени, а через десять стало ломить спину так, словно в поясницу ему с размаха загнали заостренный кол. Баландину же такая поза, казалось, на причиняла ни малейшего неудобства.