— Ну и видок, — сказал Илларион. — В поход на чужую страну собирался король.
Мещеряков недовольно поморщился и мимо Иллариона протиснулся в прихожую.
— Собирайся, — проворчал он.
Илларион запер дверь и внимательно посмотрел на Мещерякова. Выражение полковничьего лица ему не понравилось. Мещеряков прекрасно владел собой, и посторонний человек вряд ли сумел бы что-нибудь заметить, но Илларион знал полковника много лет и прекрасно видел, что тот пребывает в состоянии какого-то болезненного нервного напряжения и сосредоточенности. Губы у него были сжаты в тонкую прямую линию, а брови хмурились. Ото, подумал Илларион. Что-то случилось. Что-то очень нехорошее, поганое что-то. Давненько я его таким не видел.
— Кофе выпьешь? — спросил он самым беззаботным тоном, разом опустив все вертевшиеся на языке колкости и наводящие вопросы: ситуация явно не располагала к пустому трепу.
— Собирайся, Илларион, — повторил Мещеряков.
— Так срочно?
— Пф-ф-ф.. — Мещеряков с шумом выпустил из легких воздух и медленно опустился на стоявшую в прихожей скамеечку, словно и впрямь превратившись в проколотый воздушный шар. Он зачем-то снял свою кепку, повертел ее в руках и снова нахлобучил на голову, сильно потянув за длинный козырек. — Черт его знает, — сказал он, — срочно это или нет… Если честно, я вообще перестал что бы то ни было понимать во всей этой истории.
— Странно, — заметил Илларион. — История, казалось бы, самая незамысловатая.
— Да? Знаешь, мне даже жаль разрушать твои иллюзии.
— Иллюзии?
— Да. По поводу незамысловатости этой истории. Час назад, как раз по дороге сюда, ко мне поступила новая информация.
— Любопытно, — сказал Илларион, хотя на самом деле не испытывал никакого любопытства. Судя по выражению лица Андрея, привезенные им новости действительно были не слишком хороши. — Любопытно, — повторил Илларион, что же это за информация такая, что на тебе лица нет?
— Сейчас и на тебе не будет, — мрачно пообещал Мещеряков. — Видишь ли, мне позвонил Сорокин…
Полковник милиции Сорокин то и дело возникал на жизненном горизонте Иллариона Забродова, и всякий раз его появление бывало связано с очередными неприятностями. Это было тем более досадно, что Илларион искренне симпатизировал Сорокину. От взаимной настороженности, которую они с полковником испытывали в момент своего знакомства, давно не осталось и следа, но это не меняло дела: такая уж была у полковника Сорокина работа, что один его вид поневоле вызывал самые неприятные мысли и ассоциации. По этому поводу Илларион постоянно цитировал одну и ту же строфу из бессмертного «Дяди Степы»: «Ведь недаром сторонится милицейского поста и милиции боится тот, чья совесть нечиста». Не удержался он от любимой цитаты и теперь — отчасти в силу привычки, а отчасти для того, чтобы хоть немного разрядить обстановку.
Мещеряков терпеливо дослушал цитату до конца, ни разу не перебив Иллариона, и даже воздержался от обычных ворчливых комментариев. Илларион замолчал и выжидательно уставился на приятеля, окончательно убедившись в том, что дело плохо: если уж Мещеряков перестал ворчать, значит, ему действительно не до пустой болтовни.
— Так в чем дело, Андрей? — спросил Илларион, когда повисшее молчание сделалось нестерпимо тягостным.
— Дело в том, что мы с тобой сели в большую лужу, — мрачно сообщил Мещеряков. — Кого мы искали? Мальчишку-программиста, у которого в голове сплошные процессоры и материнские платы, так?
— Так, — подтвердил Илларион. — А что, он выкинул что-нибудь экстраординарное?
— Вот-вот, — покивал головой Андрей. — Именно экстраординарное. Настолько экстраординарное, что сам собой возникает вопрос: он ли это был? Знаешь, что сказал Сорокин? Два часа назад в институт Склифософского доставили Аверкина. Его два раза пырнули кухонным ножом среди бела дня. Насколько я понял Сорокина, врачи не уверены, будет ли он жить.
— Черт, — сказал Забродов. — Вот черт, — повторил он и опустился на корточки, привалившись спиной к стене прихожей. Он принялся рассеянно хлопать ладонью по пустым карманам, начисто позабыв о том, что сигареты остались на столе в кухне. Мещеряков покосился на него, поморщился, вынул из кармана портсигар и протянул его приятелю. Илларион благодарно кивнул, взял сигарету, повертел ее в пальцах, разминая, но почему-то не закурил, а засунул за ухо. Вид у него при этом был самый отсутствующий. — Ладно, сказал он наконец, — будем считать, что первую порцию я благополучно переварил. Давай, полковник, сыпь дальше. Это ведь, насколько я понимаю, не все?
— Правильно понимаешь, — со вздохом сказал полковник. — В общем и целом все выглядит как обыкновенное ограбление. Напали на него в парке. Место там глухое, безлюдное…
— Какого дьявола он туда поперся? — перебил Илларион. — Он же должен был сидеть дома и ждать звонка!
— Вот именно. Судя по всему, он его дождался.
— Черт! — в третий раз повторил Илларион. — Ведь договорились же, кажется, обо всем… Кстати, почему ты думаешь, что в парке он встречался именно с этим парнем?
— Если ты не станешь перебивать меня после каждого моего слова, я попытаюсь все объяснить, — пообещал Андрей. — Повторяю, выглядит все как обыкновенное ограбление: вывернутые карманы, исчезнувшие часы и бумажник, пустая сумка, которую выпотрошили и отбросили в сторону, какая-то картонная коробка… Коробка, понимаешь? Из-под обуви.
— Ты хочешь сказать, что в этой коробке он привез на место встречи деньги? — спросил Илларион. — Сто тысяч, да? Если на минуту допустить, что это правда, то получится, что друг Коля использовал нас с тобой втемную. И шантажировали его чем-то гораздо более серьезным, чем спецназовское прошлое, и деньги у него, оказывается, были, и деньги очень немалые… Ты извини, Андрей, но я предпочитаю для начала поискать другие объяснения. Уж очень мне не хочется, чтобы все было именно так. Пустая обувная коробка это, знаешь ли, чересчур легковесный аргумент…