«Чтобы не отстать, нужно торопиться!»
— Если хочешь есть варенье, не лови хлебалом мух, — перевел эту надпись на привычный ему язык пассажир с чужим паспортом и нехорошо усмехнулся. Если бы владелец и президент правления компании «Эра» Юрий Валерьевич Рогозин сумел видеть эту усмешку, с ним бы случился инфаркт, поскольку сверкающий сталью оскал лже-Головинова предназначался персонально ему. Не будь на свете Юрия Рогозина, человек с волчьей физиономией ни за что не стал бы рисковать вновь обретенной свободой, воруя чужой паспорт и отправляясь в Москву. За Рогозиным числился старый должок, и теперь настало время платить по счетам.
Игорь Баландин вернулся домой.
Зона обошлась с Баландиным круто. Собственно, ничего другого он и не ожидал: тех, кто сидел по сто пятнадцатой, за проволокой во все времена не жаловали. Наслышанный о том, что бывает в таких местах с насильниками, Баландин держался тихо и незаметно, по мере сил и возможностей изображая глухонемого, но это не помогло. К нему присматривались неделю, а потом подстерегли в душевой и «опустили» со звериной жестокостью, на которую способны только зеки. Баландин отбивался молча, отчаянно и бесстрашно, но он был один, и огромный срок висел над ним свинцовой могильной плитой, лишая дальнейшее существование не только перспектив, но и какого бы то ни было смысла. Полуживого от побоев, с сильным кровотечением из ануса его доставили в лазарет. Он вышел оттуда через две недели, и все снова повторилось. Лежа на продавленной больничной койке с забинтованной головой, Баландин принял твердое решение покончить с собой, но потом ему вспомнилась перекошенная от ужаса физиономия Рогозина, и он понял, что не сможет умереть прежде, чем не посчитается с этим маменькиным сынком.
…Их взяли тепленькими — пьяных, обкуренных, в угнанной машине, в багажнике которой лежал еще не успевший остыть труп. Когда багажник открыли, Рогозин сделал круглые глаза и с огромным изумлением поинтересовался у милиционеров, что это такое — вот это, в простынях. «Это не наше», — возмущенно сказал он. «Да, — отлично понимая, что все напрасно, поддержал его Баландин. — Черт его знает, откуда здесь эта хреновина.» «Заткнитесь, уроды, — сказал им угрюмый сержант, освещая их мощным фонариком. — Вы же по уши в кровище. Как с бойни, ей-богу».
Это было не совсем так. На руках и одежде Баландина осталось всего несколько пятнышек… ну, пусть не пятнышек, а пятен. Вот Рогозин действительно перемазался, как передовик производства с мясокомбината, и не мудрено: ведь он убил чертову бабу практически голыми руками.
О том, что Рогозин на свободе, Баландин узнал на десятый день пребывания в СИЗО. Въедливый следак долго путал его мудреными вопросами, заставляя по двадцать раз повторять одно и то же, и в конце концов сказал прямо: «Дело твое, парень, труба. Как ни крути, а соучастие тебе обеспечено. Получается преступная группа. У Рогозина характеристики с места учебы, золотая медаль, безупречная репутация, блестящее будущее и, главное, большой папа. А что у тебя — сам знаешь. Так что ты, гражданин Баландин, запросто потянешь на организатора. Учитывая характер преступления и отягчающие обстоятельства, это будет лет пятнадцать, а те и, чем черт не шутит, полновесная „дырка“… Так что подумай, Баландин, стоит ли игра свеч».
Баландин думал. Это было непривычное занятие. Сосед по камере, вечно потный красномордый брюхай, вдоль и поперек исполосованный мастями, посоветовал ему взять все на себя. Спустя четыре года Баландин встретил его на этапе.
Кто-то издалека показал ему смутно знакомое лицо и объяснил, что это знаменитый на все лагеря стукач и подсадной, которого тысячу раз клялись посадить на пику и который вопреки здравому смыслу и лагерным законам продолжал жить: жрать, пить чифирь и странствовать из зоны в зону, из одного следственного изолятора в другой, верой и правдой служа кумовьям и следакам. Но тогда, в своей самой первой камере, Баландин этого не знал, и слова разжиревшего провокатора казались ему чуть ли не голосом с небес. Сосед подсказывал выход — не самый приятный, но единственно возможный. Все, чего мог добиться Баландин, отстаивая правду, — это утянуть Рогозина за собой, намотав себе самому лишний срок, а то и, как недвусмысленно намекал следователь, высшую меру.
Лишь годы спустя до него дошло, что все было разыграно, как по нотам, и наверняка щедро оплачено из глубокого кармана Рогозина-старшего. А тогда, тем дождливым серым летом, он не придумал ничего лучшего, как подписать признание.
Рогозина в зале суда не было. Прокурор задавал Баландину вопросы, на которые нужно было отвечать только «да» или «нет». Баландин, которому все это окончательно осточертело, отвечал «да»: да, да, да. Был. Знал. Пил. Курил. Занимался развратом. Да. Был пьян, ничего не помню, да. Да, угнал. Пытался скрыться. Да.
Что — да? Ну как это — что? Да, признаю. Конечно, признаю. Раскаиваюсь, да. Чистосердечно.
Показания свидетеля Рогозина были представлены суду в письменном виде и зачитаны вслух. Свидетель Рогозин сообщал, что он ровным счетом ничего не знает, и что в машине вместе с подсудимым Баландиным оказался против собственной воли: Баландин вынудил его погрузить тело в багажник и сесть за руль, угрожая ножом. Что это был за нож, куда он потом подевался, и каким образом обнаруженная на теле сперма Рогозина превратилась в сперму его приятеля Баландина, показания не объясняли. Баландина очень впечатлило то обстоятельство, что эти вопросы никого, кроме него самого, не волновали.