Без единого выстрела - Страница 60


К оглавлению

60

Аверкин перелил водку в хрустальный графин — гулять так гулять! — и взял рюмку из подаренного им с женой еще на свадьбу набора. Рюмок осталось всего две, и Аверкины хранили их как зеницу ока, выставляя на стол только в дни семейных торжеств. Николай испытал мимолетный укол вины перед сосланной в Калугу супругой, словно, пользуясь этой рюмкой в одиночку и без видимого повода, если не считать поводом дурное настроение и желание выпить, совершал некий символический акт супружеской измены. «Во, наворотил, — с удивлением подумал он, поймав себя на этой мысли. — Измена! Это ж надо было до такого додуматься! Старею, наверное, маразм подкрадывается… И не ко мне одному, между прочим. Забродов ведь тоже не молодеет. Скучно, небось, на пенсионерских хлебах, одиноко, вот и дичает человек помаленьку, розыгрыши дурацкие сочиняет…»

После первой рюмки мысль о том, что всю эту катавасию затеял ополоумевший от безделья Забродов, уже не казалась такой дикой. «Завидует, — начиная хмелеть, подумал Аверкин. — У самого жизнь не задалась, сидит один, как перст, со своими пыльными книгами, и злится, небось: как это про меня, такого героя, все забыли? А вот я вам напомню! Я вас, сук-киных котов, научу Родину любить! Кто из наших бывших хорошие бабки получает? Аверкин? Подать сюда Аверкина! Мы его сначала пугнем хорошенько, потом сделаем вид, что раскрыли преступление века, а уж потом, может быть, вместе с ним посмеемся над тем, какая у него была глупая физиономия, когда он на вокзале своему семейству ручкой махал: езжайте, мол, обо мне не волнуйтесь, я, дескать, мужчина, сам со всем справлюсь…»

Он смутно ощущал, что заезжает куда-то не туда и приписывает Забродову качества, свойственные скорее некоторым из его нынешних коллег-бизнесменов, чем бывшему инструктору спецназа, но остановиться уже не мог: накопившееся раздражение требовало выхода, а водка ослабила тормоза.

Майор Аверкин, как и Забродов, ушел из спецназа во время первой чеченской кампании, но причины его ухода были несколько иными, чем у инструктора учебного центра: в первом же бою Аверкин струсил и понял, что в спецназе ему делать нечего. Он прошел множество горячих точек и никогда без нужды не кланялся пулям, так что никак не мог взять в толк, откуда вдруг появилось ощущение ватной слабости в ногах, возникавшее, как только он слышал выстрелы. Но парализующий страх смерти прочно поселился в его душе, и майор Аверкин знал, что это навсегда. Ему доводилось слышать о подобных случаях, и всегда конец у таких историй был печальным: либо глупая смерть от случайной пули, свистнувшей в спину, когда охваченный скотской паникой человек пытался бежать с поля боя, либо позорное увольнение после того, как такой побег удавался.

Он не привык кривить душой перед товарищами и в рапорте об увольнении честно написал: «по причине личной трусости». После этого майор Аверкин имел короткий разговор с командиром и получил расчет. Его не осуждали напротив, ему сочувствовали, как тяжелобольному, словно его недостаток был следствием ранения или контузии. В каком-то смысле так оно и было, но легче Аверкину от этого почему-то не становилось.

Перечисленные шантажистом (или шутником) географические пункты, в которых майор Аверкин когда-то побывал с полной солдатской выкладкой, разбередили старую рану. Аверкин и не подозревал, что эта рана все еще болит, но теперь оказалось, что время — не такой хороший доктор, как о нем говорили.

Аверкин пил и закусывал, почти не замечая вкуса и не ведя счет опрокинутым рюмкам. Когда стоявший на полочке в прихожей телефон издал мелодичную трель, он был уже изрядно навеселе. Сначала бывший майор хотел не брать трубку вовсе, но потом ему стало интересно: что еще придумал этот старый дурак Забродов? В том, что его разыграли, Аверкин уже не сомневался, и горел желанием высказать бывшему сослуживцу все, что о нем думает.

Он встал, опрокинув табурет, и, по-прежнему сжимая в руке пустую рюмку, нетвердыми Шагами вышел в прихожую. Было начало одиннадцатого утра, но Аверкин чувствовал, что день, как и предупреждала народная мудрость, пропал целиком, с начала и до самого конца.

— Н-ну? — воинственно сказал он в трубку. Потом он заметил, что держит трубку вверх ногами, перевернул ее и повторил:

— Н-ну?

— Не нукай, — сказала трубка, — не запряг. Ты деньги собрал, нукало?

— Слушай, Забродов, — сказал Аверкин, внимательно следя за своим слегка заплетающимся языком. — Тебе не кажется, что комедию пора кончать? Шутка несколько затянулась, знаешь ли. Никому уже не смешно, а ты все кривляешься. Не стыдно, в твоем-то возрасте? И потом, скажу тебе честно: это была не самая удачная идея. Интересно, ты один это затеял или вдвоем с Мещеряковым? На него, вообще-то, непохоже. Заканчивай, капитан, не то с тобой половина твоих знакомых здороваться перестанет. Лучшая половина, учти.

— Але, гараж, — перебила его трубка, — ты с кем разговариваешь? Ты на каком, вообще-то, свете? Ужрался с утра пораньше, что ли? Ну точно, бухой, как земля! Только это твои проблемы, Аверкин. Ты бабки собрал или нет, рожа кагебешная?

— Пожалеешь, Забродов, — предупредил Николай. — Ну, за каким лешим тебе это нужно? Тебе ведь самому надоело, я же вижу. Позвонить вчера забыл… да чего там — позвонить! Ты даже забыл, каким голосом со мной в первый раз разговаривал!

Голос действительно был незнакомый — не забродовский, но и не тот, который говорил с Аверкиным в первый раз. Отставного майора это не смутило: Забродов был широко известен как первоклассный имитатор, способный изобразить кого и что угодно — от чириканья лесной пичуги до трубного рева разгневанного генерал-лейтенанта. Нынешний голос бывшего инструктора был хриплый, простуженный, почти нечеловеческий, словно Забродов говорил животом.

60